А завтра буду трезвая смотреть на плоды сегодняшнего пьяного творчества и ужасаться ещё больше...))
суббота, 29 января 2005
флафф, некрофилия
Алкоголь отлично прочищает мозги. Поглядишь-поглядишь на написанное тобою же день или два назад - и такой ржач разберёт, что сил нет.
А завтра буду трезвая смотреть на плоды сегодняшнего пьяного творчества и ужасаться ещё больше...))
А завтра буду трезвая смотреть на плоды сегодняшнего пьяного творчества и ужасаться ещё больше...))
пятница, 28 января 2005
флафф, некрофилия
В голове у меня громадный, беспокойный, шуршащий и шепчущий, точно муравейник, королевский замок. Лишь комната для занятий пуста и тиха; из узких окон косо подает серый свет, и мальчик, сидящий за бумагами и книгами, многое отдал бы за пару-тройку свечей - странно, казалось бы, зажигать свечи днём, но день так тёмен, что глаза уже болят от усилий провести каждую линию точно в том месте, где она должна быть проведена, не спутать ни одной виньетки, ни одной закорючки... Мальчик - королевский сын, и он уже три с лишним часа перерисовывает карту тех земель, которые когда-нибудь станут его землями. Можно ли выдумать занятие более бессмысленное и унылое? Даже учителю давно наскучило смотреть его старания: он ушёл куда-то и даже не сказал, скоро ли вернётся и вернётся ли вообще. Как хочется бросить всё, разорвать бумагу, кисти зашвырнуть в угол, а цветные чернила и тушь слить в одно клейкое месиво! Но - подумать страшно, что сделает отец, если он и в самом деле вздумает вытворить нечто подобное. Впрочем, нет, ничего он не сделает... посмотрит только. Но так, что впору будет снова плестись сюда и добровольно трудиться уже не над одной копией, а над полсотней.
И он терпеливо продолжает обводить узор внутри обрамляющей карту рамки, больше всего на свете страшась мазнуть чернилами не там и не так. Кончик языка высунут от усердия. Но судьбе-злодейке дай только посмеяться над чужими усилиями: тяжкая капля золота капает на лист и нарочито неторопливо расплывается ехидным пятном - весь труд пошёл насмарку, придётся рисовать заново. Мальчик стискивает зубы и загоняет обратно выступившие на глазах злые слёзы. Не подобает будущему императору плакать, как девчонке, по пустякам.
Сумрак за окнами сгустился ещё сильнее: то ли день уже клонится к вечеру, то ли тучи темнеют, набухают, вот-вот разорвутся дождём. Лучше бы второе, конечно, потому что в этом случае завтра, может быть, небо будет чистым и он поедет на охоту вместо того, чтобы ещё один день проторчать в этой тюрьме...
В голове у будущего императора - тёмный скрипторий, где трудится седой старик в ветхой дурно пахнущей одежде. На его столе плавится свеча из болезенно-жёлтого воска, хотя ему совсем не нужен свет, чтобы делать его работу: за десятки лет очертания гор и рек, которые он не видел и не увидит никогда, запомнились наизусть, и морщинистые пальцы ласкают шороховатости бумаги как самого доброго, самого верного друга. У него нет учеников, ни одной живой душе не доверит он этой работы. Лучше всех на свете он знает, как "состарить" бумагу и как сделать так, чтобы она не старилась никогда, и как подобрать краски, чтобы готовая карта радовала глаз весёлым разноцветьем или, наоборот, смотрелась строго, но от этого не менее, а ещё более роскошно; все узоры, что успели придумать на земле для украшения карт, знает он, и все, что не успели - тоже; всех драконов, тигров, сирен и волшебных птиц, всякий цветок, что когда-либо распускался на полях и в углах карты - помнит он по именам, видится с ними во сне, говорит с ними на языках известных и секретных, тех, на которых делаются тайные записи на самых важных схемах.
Каждую из своих карт он помнит, и помнит того, для кого он делал её. Все они были достойны того сокровища, которым им выпало владеть; ни за какую плату он не стал бы работать ради прихоти того, чьё лицо пришлось ему не по душе. Но если вдруг не только старые глаза, но и сердце однажды подведёт его, пусть самое страшное проклятье падёт на тех, кто позволяет себе быть небрежным с - картой...
Старый монах думает о башне из чёрного камня, щедро расцвеченной пятнами мха и лишайника. Где-то в темнолесье Севера она, в месте, куда давно забыли дорогу и зверь, и птица; в месте, где с давних пор копилась и гнила магия, как гниёт стоячая вода. Ни окон, ни дверей нет у башни, но её единственный обитатель видит окружные земли на много вёрст окрест: для этого ему не нужно заглядывать в шар тёмного хрусталя, да и нет у него никакого шара. Ни шара, ни набора рун, ни карт - ничего из той ерунды, с которой люди отчего-то привыкли связывать доступную пониманию даже их жалких умов Силу.
Он проводит по линиям рек и границам стран, играя, любуясь; под длинным желтоватым ногтем рушатся горы, моря разливаются и высыхают и реки меняют течение, понимаются и гибнут империи. Иногда какой-нибудь ход особенно нравится ему, и он тщательно рисует стёртые линии заново: так красиво выходит порою, так забавно, что нарочно не придумаешь...
Он не чувствует одиночества, потому что не знает, как это - быть с кем-то.
Его годы - тёмный колодец; никто не знает о нём, никто не помнит о нём. Лишь гибкое кошачье тело доверчиво и прихотливо изгибается на его коленях ночью, мягко ступает по бумагам на столе, иногда из озорства опрокидывает на них пузырёк с чернилами - и смотрит странными своими зелёными глазами, как чернота заливает империи и континеты. А когда ночь, время игр, кончается, с первыми лучами солнца она вновь становится узкой статуэткой из чёрного дерева в углу...
О чём думает маг, не ведомо никому. Но, чтобы круг замкнулся, легко представить себе, что он думает о девчонке, которая корпит над пёстрой рамкой белериандской карты... И гадает, закончит ли она когда-нибудь эту карту вообще )
И он терпеливо продолжает обводить узор внутри обрамляющей карту рамки, больше всего на свете страшась мазнуть чернилами не там и не так. Кончик языка высунут от усердия. Но судьбе-злодейке дай только посмеяться над чужими усилиями: тяжкая капля золота капает на лист и нарочито неторопливо расплывается ехидным пятном - весь труд пошёл насмарку, придётся рисовать заново. Мальчик стискивает зубы и загоняет обратно выступившие на глазах злые слёзы. Не подобает будущему императору плакать, как девчонке, по пустякам.
Сумрак за окнами сгустился ещё сильнее: то ли день уже клонится к вечеру, то ли тучи темнеют, набухают, вот-вот разорвутся дождём. Лучше бы второе, конечно, потому что в этом случае завтра, может быть, небо будет чистым и он поедет на охоту вместо того, чтобы ещё один день проторчать в этой тюрьме...
В голове у будущего императора - тёмный скрипторий, где трудится седой старик в ветхой дурно пахнущей одежде. На его столе плавится свеча из болезенно-жёлтого воска, хотя ему совсем не нужен свет, чтобы делать его работу: за десятки лет очертания гор и рек, которые он не видел и не увидит никогда, запомнились наизусть, и морщинистые пальцы ласкают шороховатости бумаги как самого доброго, самого верного друга. У него нет учеников, ни одной живой душе не доверит он этой работы. Лучше всех на свете он знает, как "состарить" бумагу и как сделать так, чтобы она не старилась никогда, и как подобрать краски, чтобы готовая карта радовала глаз весёлым разноцветьем или, наоборот, смотрелась строго, но от этого не менее, а ещё более роскошно; все узоры, что успели придумать на земле для украшения карт, знает он, и все, что не успели - тоже; всех драконов, тигров, сирен и волшебных птиц, всякий цветок, что когда-либо распускался на полях и в углах карты - помнит он по именам, видится с ними во сне, говорит с ними на языках известных и секретных, тех, на которых делаются тайные записи на самых важных схемах.
Каждую из своих карт он помнит, и помнит того, для кого он делал её. Все они были достойны того сокровища, которым им выпало владеть; ни за какую плату он не стал бы работать ради прихоти того, чьё лицо пришлось ему не по душе. Но если вдруг не только старые глаза, но и сердце однажды подведёт его, пусть самое страшное проклятье падёт на тех, кто позволяет себе быть небрежным с - картой...
Старый монах думает о башне из чёрного камня, щедро расцвеченной пятнами мха и лишайника. Где-то в темнолесье Севера она, в месте, куда давно забыли дорогу и зверь, и птица; в месте, где с давних пор копилась и гнила магия, как гниёт стоячая вода. Ни окон, ни дверей нет у башни, но её единственный обитатель видит окружные земли на много вёрст окрест: для этого ему не нужно заглядывать в шар тёмного хрусталя, да и нет у него никакого шара. Ни шара, ни набора рун, ни карт - ничего из той ерунды, с которой люди отчего-то привыкли связывать доступную пониманию даже их жалких умов Силу.
Он проводит по линиям рек и границам стран, играя, любуясь; под длинным желтоватым ногтем рушатся горы, моря разливаются и высыхают и реки меняют течение, понимаются и гибнут империи. Иногда какой-нибудь ход особенно нравится ему, и он тщательно рисует стёртые линии заново: так красиво выходит порою, так забавно, что нарочно не придумаешь...
Он не чувствует одиночества, потому что не знает, как это - быть с кем-то.
Его годы - тёмный колодец; никто не знает о нём, никто не помнит о нём. Лишь гибкое кошачье тело доверчиво и прихотливо изгибается на его коленях ночью, мягко ступает по бумагам на столе, иногда из озорства опрокидывает на них пузырёк с чернилами - и смотрит странными своими зелёными глазами, как чернота заливает империи и континеты. А когда ночь, время игр, кончается, с первыми лучами солнца она вновь становится узкой статуэткой из чёрного дерева в углу...
О чём думает маг, не ведомо никому. Но, чтобы круг замкнулся, легко представить себе, что он думает о девчонке, которая корпит над пёстрой рамкой белериандской карты... И гадает, закончит ли она когда-нибудь эту карту вообще )
01:48
Доступ к записи ограничен
флафф, некрофилия
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
четверг, 27 января 2005
флафф, некрофилия
Перечитывала Кундеру.
Нюша как-то сказала, что любит его за то, что он умеет просто говорить о сложном. Нет. Он умеет просто говорить о том, о чём говорить сложно.
Сложно говорить, трудно думать, больно понимать. Хочется закрыть глаза руками и не видеть сквозь пальцы ничего, кроме собственного тёплого мирка.
Не видеть, не думать, не жить, не говорить. Не.
Нюша как-то сказала, что любит его за то, что он умеет просто говорить о сложном. Нет. Он умеет просто говорить о том, о чём говорить сложно.
Сложно говорить, трудно думать, больно понимать. Хочется закрыть глаза руками и не видеть сквозь пальцы ничего, кроме собственного тёплого мирка.
Не видеть, не думать, не жить, не говорить. Не.
вторник, 25 января 2005
флафф, некрофилия
Как прав был тот, кто решил, что правильное утро должно начинаться с полотенца, грозящего вот-вот соскользнуть с мокрых дрожащих плеч (...day's dawning, skin's crawling), и чашки крепкого, горячего кофе со сливками (и с корицей, конечно!). И чтения избранных))
Утро за окном не серое и не голубое даже, а серебристое. Прозрачное-прозрачное такое сквозь тюль занавесочки.
Утро за окном не серое и не голубое даже, а серебристое. Прозрачное-прозрачное такое сквозь тюль занавесочки.
понедельник, 24 января 2005
флафф, некрофилия
У Дракона Огня рыжие грива и хвост, глаза - зелёные, как хризолит, прозрачно-красное тело с чуть более тёмными кое-где чешуйками, брюхо из тёмно-жёлтых пластин - и фиолетовые усы.
Угу, меня тоже всегда восхищало собственное чувство цвета.)
Угу, меня тоже всегда восхищало собственное чувство цвета.)
00:22
Доступ к записи ограничен
флафф, некрофилия
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
воскресенье, 23 января 2005
флафф, некрофилия
Мне втемяшилось в голову, что один из самых несложных и доступных для нас косплеев - Мийю. Белая простыня, красная тряпка, чёрная простыня, седой парик...
Может здесь кто-нибудь либо доступно объяснить мне, что Мийю из меня хреновая... либо научить, как сооружать из волос эту... м-м... фигулинку?)

Может здесь кто-нибудь либо доступно объяснить мне, что Мийю из меня хреновая... либо научить, как сооружать из волос эту... м-м... фигулинку?)

суббота, 22 января 2005
флафф, некрофилия
Красота искренности - это уже не модно. Красота искренности осталась в сентиментальных романах позапрошлого века.
Может, беда в том, что это я не умею быть искренней - в моём изображении искренность выходит неубедительной и пошлой. Неудивительно, что мой обычный выбор - красота умолчания, правда?
Чувства должны быть невыносимо пронзительными, режущими, надрывными. Слов не должно быть вообще.
У Раткевич в "Деревянном мече" есть одна чудовищная по эмоциональному воздействию сцена: то место, где князь Юкайгин и наместник Акейро играют перед прощанием, перед началом войны, во "Встречу в облаках".
Два мастера игры не играли. Они разговаривали. Слова, бездумно слетающие с их уст, не значили ничего. Разговор велся на доске. Кенет явственно слышал эти странные ходы - шутливо-сдержанные, церемонные, чуть хрипловатые, деланно насмешливые... да, именно так обычно и разговаривали эти двое, пытаясь скрыть свою глубокую привязанность под скорлупой этикета. Как всегда, опасаясь ранить другого слишком откровенным проявлением чувств, они и за доской были верны своему обычному тону. И только раздумье перед выбором - какой же сделать ход? - только рука, застывшая на долю мгновения перед тем, как решительно прикоснуться к той или иной фишке... слова были мертвы, передвижения фишек на доске мужественно скрывали истинные чувства, но каждое мановение руки было исполнено живым страданием. И столько строгой скорбной красоты было в этом безмолвном и оттого окончательном умолчании, что Кенет едва не задохнулся.
(с.)
Всё.
Ни словом, ни взглядом. Молчание. Умолчание. Красота умолчания.
"Писатель оперирует не словами, но безмолвием".
Может, беда в том, что это я не умею быть искренней - в моём изображении искренность выходит неубедительной и пошлой. Неудивительно, что мой обычный выбор - красота умолчания, правда?
Чувства должны быть невыносимо пронзительными, режущими, надрывными. Слов не должно быть вообще.
У Раткевич в "Деревянном мече" есть одна чудовищная по эмоциональному воздействию сцена: то место, где князь Юкайгин и наместник Акейро играют перед прощанием, перед началом войны, во "Встречу в облаках".
Два мастера игры не играли. Они разговаривали. Слова, бездумно слетающие с их уст, не значили ничего. Разговор велся на доске. Кенет явственно слышал эти странные ходы - шутливо-сдержанные, церемонные, чуть хрипловатые, деланно насмешливые... да, именно так обычно и разговаривали эти двое, пытаясь скрыть свою глубокую привязанность под скорлупой этикета. Как всегда, опасаясь ранить другого слишком откровенным проявлением чувств, они и за доской были верны своему обычному тону. И только раздумье перед выбором - какой же сделать ход? - только рука, застывшая на долю мгновения перед тем, как решительно прикоснуться к той или иной фишке... слова были мертвы, передвижения фишек на доске мужественно скрывали истинные чувства, но каждое мановение руки было исполнено живым страданием. И столько строгой скорбной красоты было в этом безмолвном и оттого окончательном умолчании, что Кенет едва не задохнулся.
(с.)
Всё.
Ни словом, ни взглядом. Молчание. Умолчание. Красота умолчания.
"Писатель оперирует не словами, но безмолвием".
флафф, некрофилия
Забавно: я опять думаю о своей квэнте. Той самой, недописанной-недодуманной.
Всё-таки там было очень много из того, что я успела обмыслить в 15-16 лет. Мысли-отрывки, мысли-фразы, маленькие мысли, кусочки мыслей. Всё переносилось туда, чаще скорее подсознательно, чем осознанно. Тому, кто читает всё это не от начала к концу, а в порядке написания, вероятно, не составит труда проследить практически весь ход моих переживаний за два года или даже чуть больше...
Не обошлось и без Большой Идеи (всё как полагается, я же гнала нетленку, а не фигню какую-нить). Так как по большому счёту мне было абсолютно всё равно, кто бел, кто чёрен, кто виноват и что делать, то квэнта выходила о самовоспитании. О становлении личности. Как закалялась сталь и всё такое прочее. Как шестнадцатилетняя балбеска уровня и полёта мысли Усаги Цукино постепенно взрослеет и находит своё место в мире.
Она была совсем человек - рыжеволосая, рыжеглазая, веснушчатая, - совсем человек и всё-таки немного не. Печатью памяти она была, следом... всего лишь следом, как отпечаток ладони в лаве. Фаэрне. Больной образ, выдуманный в минуты казни.
На расстоянии она казалась людям неопределённо-сероватой, как сгусток осеннего тумана, вблизи - серебряной, как зеркало. Она отражала людей вокруг себя, как мир отражается в каплях воды во время дождя. Тонкий психолог и непрошибаемый циник. Знание того, что люди любят только себя и мир в себе, абсолютно не мешало ей жить: оно было самой её сутью, залогом её существования. О, она была умным, чутким зеркалом, она всегда знала, что именно нужно продемонстрировать человеку, чтобы он углядел своё, родное, и при первом же знакомстве воскликнул: "Как же мы с тобой похожи!". И в неё влюблялись все - в независимости от пола, возраста, социального положения и коэффициента интеллекта.
Это не значит, что она была плохой. Или несчастной. Нет, она очень любила жить. Просто - ничего своего в ней не было. Она, собственно, и задумана-то была ради того, чтобы Саурон и Курумо смогли увидеть в ней себя... себя - таких, какими они сумели бы самих себя принять и простить.
Бывало, что люди видели в ней не себя, а тех, кто когда-то был им дорог. А иногда и всё вместе. Она не просто "прогибалась под изменчивый мир" - можно сказать, её самой-то и не было вовсе.
Не было...
Просто капля воды. Серебряная амальгама. Если царапнуть по плёночке ногтем - обнажится чернота. Пустота.
Прямым текстом это всё не говорилось. Мысль о зеркалах, лицемерии и пустоте была прозрачной, призрачной, не сразу понятой даже мною самой, но прошивала повествование коварным подводным течением от начала до самого конца - и в итоге выплеснулась на поверхность неожиданной, отдающей чем-то утэновским фразой "на самом деле её никогда не существовало".
И я до сих пор не знаю, подразумевался тут некий второй смысл или нет.
Однажды мне сделалось интересно - что будет, если напротив зеркала поставить второе зеркало.
Это те самые нуменорские отрывки, которые я так и не закончила. Как легко догадаться, камнем преткновения стал не адунаик, а вот этот самый логический тупик.
Зеркалом был вьюноша при дворе государя Фаразона, весь из себя такой красивый, знатный, умный, начитанный... и пустой, разумеется. Этакий слегка эксцентричный избалованный плейбой. Он был человек. Совсем. У людей такое тоже случается.
И что и как случилось между этими двумя - не знаю, не могу представить. Это то же самое, что пытаться представить себе бесконечность.
Отшатнулись бы они друг от друга, увидев друг в друге одну лишь серебряную пустоту?
Или потянулись бы друг к другу, как притягивается всё подобное?
Или ничего не случилось бы - просто разошлись и даже не обернулись, не заметили бы ничего, не вспомнили бы?
Вот что не даёт мне покоя.
Всё-таки там было очень много из того, что я успела обмыслить в 15-16 лет. Мысли-отрывки, мысли-фразы, маленькие мысли, кусочки мыслей. Всё переносилось туда, чаще скорее подсознательно, чем осознанно. Тому, кто читает всё это не от начала к концу, а в порядке написания, вероятно, не составит труда проследить практически весь ход моих переживаний за два года или даже чуть больше...
Не обошлось и без Большой Идеи (всё как полагается, я же гнала нетленку, а не фигню какую-нить). Так как по большому счёту мне было абсолютно всё равно, кто бел, кто чёрен, кто виноват и что делать, то квэнта выходила о самовоспитании. О становлении личности. Как закалялась сталь и всё такое прочее. Как шестнадцатилетняя балбеска уровня и полёта мысли Усаги Цукино постепенно взрослеет и находит своё место в мире.
Она была совсем человек - рыжеволосая, рыжеглазая, веснушчатая, - совсем человек и всё-таки немного не. Печатью памяти она была, следом... всего лишь следом, как отпечаток ладони в лаве. Фаэрне. Больной образ, выдуманный в минуты казни.
На расстоянии она казалась людям неопределённо-сероватой, как сгусток осеннего тумана, вблизи - серебряной, как зеркало. Она отражала людей вокруг себя, как мир отражается в каплях воды во время дождя. Тонкий психолог и непрошибаемый циник. Знание того, что люди любят только себя и мир в себе, абсолютно не мешало ей жить: оно было самой её сутью, залогом её существования. О, она была умным, чутким зеркалом, она всегда знала, что именно нужно продемонстрировать человеку, чтобы он углядел своё, родное, и при первом же знакомстве воскликнул: "Как же мы с тобой похожи!". И в неё влюблялись все - в независимости от пола, возраста, социального положения и коэффициента интеллекта.
Это не значит, что она была плохой. Или несчастной. Нет, она очень любила жить. Просто - ничего своего в ней не было. Она, собственно, и задумана-то была ради того, чтобы Саурон и Курумо смогли увидеть в ней себя... себя - таких, какими они сумели бы самих себя принять и простить.
Бывало, что люди видели в ней не себя, а тех, кто когда-то был им дорог. А иногда и всё вместе. Она не просто "прогибалась под изменчивый мир" - можно сказать, её самой-то и не было вовсе.
Не было...
Просто капля воды. Серебряная амальгама. Если царапнуть по плёночке ногтем - обнажится чернота. Пустота.
Прямым текстом это всё не говорилось. Мысль о зеркалах, лицемерии и пустоте была прозрачной, призрачной, не сразу понятой даже мною самой, но прошивала повествование коварным подводным течением от начала до самого конца - и в итоге выплеснулась на поверхность неожиданной, отдающей чем-то утэновским фразой "на самом деле её никогда не существовало".
И я до сих пор не знаю, подразумевался тут некий второй смысл или нет.
Однажды мне сделалось интересно - что будет, если напротив зеркала поставить второе зеркало.
Это те самые нуменорские отрывки, которые я так и не закончила. Как легко догадаться, камнем преткновения стал не адунаик, а вот этот самый логический тупик.
Зеркалом был вьюноша при дворе государя Фаразона, весь из себя такой красивый, знатный, умный, начитанный... и пустой, разумеется. Этакий слегка эксцентричный избалованный плейбой. Он был человек. Совсем. У людей такое тоже случается.
И что и как случилось между этими двумя - не знаю, не могу представить. Это то же самое, что пытаться представить себе бесконечность.
Отшатнулись бы они друг от друга, увидев друг в друге одну лишь серебряную пустоту?
Или потянулись бы друг к другу, как притягивается всё подобное?
Или ничего не случилось бы - просто разошлись и даже не обернулись, не заметили бы ничего, не вспомнили бы?
Вот что не даёт мне покоя.
пятница, 21 января 2005
флафф, некрофилия
Багровое небо
Набухло весенней грозой.
Ласточки сделали круг.
Так тяжелеет нефритовый ствол
В пальцах любимой... (с.)
Это не Мари Склодовская-Кюри. Это страница из японского учебника по сексу.
Спасибо Акико Морикаве за наводку. Радуюсь, как первоклассница))

Набухло весенней грозой.
Ласточки сделали круг.
Так тяжелеет нефритовый ствол
В пальцах любимой... (с.)
Это не Мари Склодовская-Кюри. Это страница из японского учебника по сексу.
Спасибо Акико Морикаве за наводку. Радуюсь, как первоклассница))

флафф, некрофилия
Разрешаю себя поздравить - кажется, я впервые столкнулась с т.н. энергетическим вампиризмом)) Или чем-то вроде того. От эманаций чужой холодной силы (как написали бы в каком-нибудь анимешном фанфике или книжице из серии "Изида без покрывал") воздух прямо-таки дрожал и гнулся. Ваша покорная слуга испытала полную гамму эмоций маленькой доброй ведьмочки, которой чудом удалось выстоять против большого, злого, зубастого колдуна))
И куда вдруг делся здоровый скептицизм, до сего дня служивший мне верой и правдой? Ну, ладно. По крайней мере, раньше я не думала, что от чужих понтов может сдавливать виски и шуметь в ушах.
Ах, Зорич, а вы мне были так симпатичны...(с.)
...Безумно хочется сейчас - чётки. Кликанье мышки, щёлканье клавиш и (в особенности!) звуки коннектящегося модема помогают обрести душевное равновесие ничуть не хуже, но чётки - это, согласитесь, поэтичнее. Нефритовые, как у Эраста Фандорина) Методично щёлкать, щёлкать, щёлкать... и ощущать, как инь и ян медленно приходят к гармонии))
А ещё курить хочу. А сигарет нет и денег тоже нет, ))
А ещё... мне, знаете ли, понравилось. До сих пор чувствую себя так, как будто по мне прокатились танки; но никакая усталость и опустошённость абсолютно ничего не значат по сравнению с упоением. Я победила. Да. Я победила. Я лучше всех, =)
Странное чувство.
И куда вдруг делся здоровый скептицизм, до сего дня служивший мне верой и правдой? Ну, ладно. По крайней мере, раньше я не думала, что от чужих понтов может сдавливать виски и шуметь в ушах.
Ах, Зорич, а вы мне были так симпатичны...(с.)
...Безумно хочется сейчас - чётки. Кликанье мышки, щёлканье клавиш и (в особенности!) звуки коннектящегося модема помогают обрести душевное равновесие ничуть не хуже, но чётки - это, согласитесь, поэтичнее. Нефритовые, как у Эраста Фандорина) Методично щёлкать, щёлкать, щёлкать... и ощущать, как инь и ян медленно приходят к гармонии))
А ещё курить хочу. А сигарет нет и денег тоже нет, ))
А ещё... мне, знаете ли, понравилось. До сих пор чувствую себя так, как будто по мне прокатились танки; но никакая усталость и опустошённость абсолютно ничего не значат по сравнению с упоением. Я победила. Да. Я победила. Я лучше всех, =)
Странное чувство.
среда, 19 января 2005
флафф, некрофилия
Придумала аргумент в пользу того, почему мы не анимешники!)
Если б мы были анимешниками, мы бы поехали в Москву на Аниматрикс. Приезжают же к нам всякие идиоты на Манифест. А мы никуда не поедем! У нас даже мысли такой не возникнет! ^_____^
Вот ради Слэшкона мы будем двое суток мёрзнуть и голодать в электричках и собачиться с ментами. А ради Аниматрицы не будем! *с торжеством*
Если б мы были анимешниками, мы бы поехали в Москву на Аниматрикс. Приезжают же к нам всякие идиоты на Манифест. А мы никуда не поедем! У нас даже мысли такой не возникнет! ^_____^
Вот ради Слэшкона мы будем двое суток мёрзнуть и голодать в электричках и собачиться с ментами. А ради Аниматрицы не будем! *с торжеством*
флафф, некрофилия
Помоги мне с химией.
Поедем послезавтра играть на бильярде?
Расскажи сказку.
Нарисуй мне Мегами и Канити.
Давай встретимся?.. Просто поговорим...
Ты мне нужна.
...Да.
Я помогу. Нарисую. Давай встретимся. И я люблю бильярд. И просто гулять тоже люблю. Посидим в кафе. Какую тебе сказку - про Драко или про Тома Риддла?..
Я не знаю, ради чего я пытаюсь вогнать себя в рамки более-или-менее-социальности. Наверное, просто блажь, которая вскоре пройдёт. Может, мне надоело, что все поголовно считают меня стервой. Не знаю, ей-богу. Но я буду улыбаться и закрывать глаза на чужую глупость, буду учиться терпению, буду принимать чужую любовь и восхищение не как должное, а с глубокой благодарностью. Буду всячески показывать людям, как я их люблю и ценю. Буду отвечать на тепло теплом, которое когда-нибудь, может быть, станет настоящим. Это не дань уважения тем, у кого хватает мужества меня терпеть; просто так будет удобнее мне же.
Мысли не новы, это правда.
Но сейчас, кажется, я до этого действительно доросла.
Поедем послезавтра играть на бильярде?
Расскажи сказку.
Нарисуй мне Мегами и Канити.
Давай встретимся?.. Просто поговорим...
Ты мне нужна.
...Да.
Я помогу. Нарисую. Давай встретимся. И я люблю бильярд. И просто гулять тоже люблю. Посидим в кафе. Какую тебе сказку - про Драко или про Тома Риддла?..
Я не знаю, ради чего я пытаюсь вогнать себя в рамки более-или-менее-социальности. Наверное, просто блажь, которая вскоре пройдёт. Может, мне надоело, что все поголовно считают меня стервой. Не знаю, ей-богу. Но я буду улыбаться и закрывать глаза на чужую глупость, буду учиться терпению, буду принимать чужую любовь и восхищение не как должное, а с глубокой благодарностью. Буду всячески показывать людям, как я их люблю и ценю. Буду отвечать на тепло теплом, которое когда-нибудь, может быть, станет настоящим. Это не дань уважения тем, у кого хватает мужества меня терпеть; просто так будет удобнее мне же.
Мысли не новы, это правда.
Но сейчас, кажется, я до этого действительно доросла.
04:44
Доступ к записи ограничен
флафф, некрофилия
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
вторник, 18 января 2005
09:59
Доступ к записи ограничен
флафф, некрофилия
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
флафф, некрофилия
Ненормативная речь - вот мой бич. Нет, не в смысле девиантная лексика, а - манера персонажа изъясняться. Если переводишь с англоязычного перевода, это особенно озадачивает.
Ну не верю я, что Нурико изъясняется на жаргоне американского тинейджера. Тем более что в моём переводе тинейджер как-то самостоятельно вырождается в этакого классического пидорка. "Дорогуша, да ты совсем не умеешь пользоваться косметико-о-ой...".
Вот Тендо - тот говорит на очень хорошем, чистом английском. Если авторы - или переводчики, хрен разберёшь, - так заботились о колорите, то могли бы подумать и о том, что у подростка из нищенской деревушки шансов овладеть той самой нормативной речью значительно меньше, чем у балованного сынка столичных буржуев.
Умрите! Умрите все!!!
Всё, не могу больше об этом думать, пойду дальше играться в Кэннайно. Приятно, чёрт побери, быть самым красивым брюнетиком страны, к которому пристаёт самый красивый блондинчик страны...))
Ну не верю я, что Нурико изъясняется на жаргоне американского тинейджера. Тем более что в моём переводе тинейджер как-то самостоятельно вырождается в этакого классического пидорка. "Дорогуша, да ты совсем не умеешь пользоваться косметико-о-ой...".
Вот Тендо - тот говорит на очень хорошем, чистом английском. Если авторы - или переводчики, хрен разберёшь, - так заботились о колорите, то могли бы подумать и о том, что у подростка из нищенской деревушки шансов овладеть той самой нормативной речью значительно меньше, чем у балованного сынка столичных буржуев.
Умрите! Умрите все!!!
Всё, не могу больше об этом думать, пойду дальше играться в Кэннайно. Приятно, чёрт побери, быть самым красивым брюнетиком страны, к которому пристаёт самый красивый блондинчик страны...))
флафф, некрофилия
Весьма размытое представление о психологии собственных героев и сумасшедший темп - не лучшие спутники для творчества.
Лучше бы мы оставили претензии на литературность и творили порногазету, как в старые добрые времена...
Готова спорить, от ПЧ отбою бы не было.)
Лучше бы мы оставили претензии на литературность и творили порногазету, как в старые добрые времена...
Готова спорить, от ПЧ отбою бы не было.)
понедельник, 17 января 2005
флафф, некрофилия
флафф, некрофилия
Меня всегда настораживали яркие чувства. Любовь, слишком крепкая дружба.
Или - слишком книжная искренность.
Я привыкла к размытым чувствам, к чувствам-полутонам, к чувствам с соблюдением строгой дистанции. Я не умею по-другому.
Люди-люди, ну когда же вы наконец поймёте, что меня нельзя любить? Я могу нравиться. Ко мне можно привыкнуть. В меня можно влюбиться. Но любить меня - нельзя.
Я Эгоцентрик с большой буквы "Э". Внутри меня зияющая дыра, бездна без конца и края. Я умею только брать, ничего не отдавая взамен.
Странно и неловко. Как всегда.
Или - слишком книжная искренность.
Я привыкла к размытым чувствам, к чувствам-полутонам, к чувствам с соблюдением строгой дистанции. Я не умею по-другому.
Люди-люди, ну когда же вы наконец поймёте, что меня нельзя любить? Я могу нравиться. Ко мне можно привыкнуть. В меня можно влюбиться. Но любить меня - нельзя.
Я Эгоцентрик с большой буквы "Э". Внутри меня зияющая дыра, бездна без конца и края. Я умею только брать, ничего не отдавая взамен.
Странно и неловко. Как всегда.