флафф, некрофилия
Наконец-то написанное жизнеописание Гундоса, том II.
Неделя, за которую востокофил Гундос успел измениться внутренне и внешне; обзавестись массой охренительно ненужных вещей; полюбить Москву и взглянуть на неё с высоты птичьего полёта; и - последнее по списку, но не по значению - убедиться в том, что пятнадцать секунд глаза-в-глаза-рука-в-руке с господином Фандориным куда предпочтительнее, чем медовый месяц в Японии с кем угодно другим
%)...Ну, начать, пожалуй, следует с моей нелюбви к Москве. Очень давней и, как я думала, неизлечимой.
Это, как все знают, национальная черта питерцев - не любить Москву; они не любят её за то, что она такая многолюдная, шумная, вечно куда-то спешащая, неопрятно заросшая бутиками и супермаркетами, и за то, что метро там такое большое и запутанное, и за то, что она - столица, и за то, что люди её якобы злы и слишком заняты собой, - словом, за всё то, почему она не Питер. Причина моей собственной нестихающей нелюбви к столице конкретнее и несколько скромнее. В первый раз мне довелось побывать в Москве года в три или четыре, ровно в то время, когда "гигантский эксперимент над культурой под названием СССР" - цитата из Фрейда, если я верно помню, - подходил к концу: Ельцин захватывал Кремль, а народ бросался под танки. Что понадобилось моей мамань в Москве в это, мягко говоря, неспокойное времечко - не выяснено. Людей под танками я, слава Эру, то ли не увидела, то ли не запомнила, как почти не запомнила и всё прочее. Единственным, что засело в голове крепко и, кажется, навсегда - был вкус бананого мороженого; оно продавалось возле Кремля по какой-то несусветной цене, я долго упрашивала купить мне его, и оно в конце концов оказалось омерзительно невкусным. После первого же куска город сразу сделался некрасив и скучен, а люди плохи.
Словом, причиной моей неприязни к Москве был стаканчик просроченного бананового мороженого. Не очень-то оно справедливо, конечно, теперь я это понимаю.
И в Москву я в этот, последний, раз ехала с твёрдым намерением наконец-то исправить такое положение дел. Ну - как где-то было:
Хочешь, я полюблю твой Питер?..
Ну, а ты - полюби Москву...
Москва в этот раз началась для меня с привокзального салона красоты. Впервые нога моя ступила под своды этого пугающего места - и, уже после всего трогая смешную лошадиную чёлку перед зеркалом, оплакивая бесславно погибшие локоны и горько размышляя, на кого я теперь больше похожа - на Стоцкую или на Наташу Орейро, я нашла в себе силы улыбнуться своему потерянно моргающему отражению и - вместе с ним - и Москве.
Я улыбалась Москве, Москва улыбалась мне. За последующие дни я истоптала совершенно новые кроссовки, стёрла ноги в кровь и поспособствовала появлению в моих любимых полосатых носках двух большущих дыр на пятках - но зато исходила первопрестольную вдоль и поперёк, и теперь с уверенностью утверждаю, что не такая уж она и большая, ваша Москва...
За день до отъезда, когда я стояла посреди Большого Москворецкого моста и задумчиво засоряла пеплом водные глубины, на меня внезапно снизошло то самое состояние, что метко обозначено фразой "Красота-то какая, даже матом ругаться не хочется". Поняла, что пришло, пожалуй, время положить нашей вражде со столицей конец - ведь стаканчик невкусного мороженого был прощён уже давно, давно... Я затушила сигарету, донесла её до ближайшей урны и благоговейно опустила бычок туда. Хотя теперь Москва - МОЯ Москва - простила бы мне, пожалуй, одну случайно брошенную сигарету.
...Кроме самой Москвы, отношения с которой я налаживала так долго и трудно, были ещё мои московские родственники.
Тётушка против ожиданий оказалась человеком не только чрезвычайно добрым и понимающим, но ещё и интересным. Плакат с Кинчевым в ванной комнате натолкнул на мысль, что с этим человеком будет, в принципе, не так уж сложно ужиться; и дедуктивный метод оправдал себя вполне. Тётушка - одинокая и бездетная - действительно обрадовалась мне до поросячьего визга; она тут же насоветовала кучу мест в Москве, способствующих моему окультуриванию и притом чуточку более интересных, чем Третьяковка: от галереи Глазунова до Донского кладбища; она проколола мне уши и подарила шкатулку со всякими-разными серёжками и колечками; ещё насовала кучу книг и сандаловые чётки (представляете себе восторг востокофила Гундоса?..), и на день отвезла к своей матери в Дорохово, которая была рада мне до визга ещё более поросячьего и тоже не оставила без подарка - а ещё показывала альбомы с фотографиями и долго строила предположения, в кого из нашего рода я пошла, если у нас все по большей части голубоглазые, а рыжих не было вообще (ну что же мне теперь, пойти и застрелиться?). Мы с тётей нарвали ей огромный букет подснежников - за городом так тихо, так невероятно красиво, как-то непривычно по-русски: не душно... Ещё там мост был через реку - подвесной, как в кино; я в дичайшем восторге прыгала по нему, хватаясь руками за канаты и повергая трезвомыслящих сельчан в полнейший, что называется, ахуй. А по реке вниз плыли люди на байдарках - тоже хочу так!
Вы знаете, всё это так непривычно было для меня - родственники, которые любят тебя уже за одно то, что ты живёшь, и просыпаться каждое утро в уютной кровати на уютной кухне, мазать маслом бутерброды и пить кофе - и не надо постоянно беспокоиться о еде; ну почему у меня не было такого детства? А по вечерам я, не чуя под собой ног от усталости, возвращалась в место, которое с подозрительной быстротой приучилась называть домом, и меня всегда ждал горячий ужин; я брала кассету с каким-нибудь хорошим фильмом из немаленькой тётушкиной видеотеки, ужинала и смотрела; вы знаете, она очень любит Тарковского, и у неё есть всё, что он наснимал...
Что ещё рассказать, чтобы покороче и вместе с тем - понятно?..
Слэшкон не понравился совершенно - затянутое, смертельно скучное действо, ничуть не похожее на то, что устраивалось осенью. Залу, рассчитанному едва ли на пятьдесят человек, пришлось вместить около двухсот; остапбендеровский юмор, подготовка на уровне подготовительной группы детского сада - короче, если б не Шантэль и её "Rosa Alchemica", я б вряд ли досидела бы до конца. Жалею, что не смогла дождаться их концерта - голос у неё действительно очень красивый и сильный, и, хоть репертуар и стиль группы пока что нетвёрдо пошатывается от Лоры к "Мельнице" - но голос...
Полученные в подарок деньги я с молниеносной быстротой растратила в китайском павильоне на ВДНХ. Увидев палочки, веера и наборы для каллиграфии по такой цене, я передёрнулась от жадности и вспомнила: я анимешница или где?.. У анимешников деньги долго не лежат. То, что осталось от палочек с веерами, отдала за возможность покататься на колесе оборзения и поглядеть на город сверху. Ещё в дороге я твёрдо постановила: тратить деньги на всё, что захочется, и ни о чём потом не жалеть. Закон существования гедониста. Хочется ведь побыть гедонистом... ну хоть с недельку.%)
...Выставки-музеи не возымели, увы, действия: вместо того, чтобы окультуриваться, я - обакунивалась. Четырежды за всё это время я была в театре, и три раза из них - на акунинских спектаклях. Первый раз - на "Эрасте Фандорине" вместе с Нюшей и Кои, потом - на обеих версиях "Инь и Ян" - уже одна. Нюши, вообще-то, в планах наших изначально не предусматривалось, но спектакль ей даже понравился; всё время, пока шло всё это четырёхчасовое удовольствие, она толкала меня локтем в бок, громко шептала и начинала неприлично смеяться, стоило только Бриллингу с Фандориным оказаться наедине. После спектакля мы незаметненько отодрали в вестибюле афишу с Красиловым (питерская культура, хе-хе...), и на следующий день афиша уехала в Питер вместе с Нюшей, так как делить нам, слава Эру, нечего: она протащилась аки удав по стекловате от трогательного вертеровского вьюноши-Фандорина из "Азазеля", я же давно и преданно влюблена в Фандорина старого, с красивыми неживыми глазами и всего-такого-на-шарнирах, марионеточного; Красилов очень милый мальчик, но никаких эмоций, кроме искреннего удовольствия от великолепной игры, не вызывает...
А настоящий Фандорин - о!.. Вы ведь уже поняли, конечно, что такими вот окольными путями я пытаюсь подвести рассказ к описанию своего последнего (а значит, согласно всем законам психологии, важнейшего) московского переживания: как я смотрела "Инь и Ян" и дарила Веселкину букет роз; но ничего не получится, потому что сначала нужно объяснить, где я этот букет взяла - ясно же, что тратить деньги на горячо нелюбимые мной цветы я стала бы только в случае внезапно стрясшегося умопомрачнения, да и денег-то таких у меня не было уже. А история довольно смешная: я чинно восседала на скамеечке где-то неподалёку от Арбата, держа на коленях набоковского "Пнина" и прихлёбывая "Сибирскую корону" (не пейте это пиво, оно кошмарное...), и тут ко мне подкатился какой-то непонятный субъект португальской национальности и, судя по всему, весьма приличного достатка - и озабоченный, как Гумберт Гумберт. Я похлопала ресницами и скромно ткнула пальчиком в самое больше и дорогое мороженое на прилавке; он пел дифирамбы моей неземной красоте и лапал за коленку, а я около двух часов таскала его по тамошним достопримечательностям, устроив себе таким образом практикум живой английской речи (по счастью, мой плохой английский компенсировался его, столь же небогатым и косноязычным). Гумберт Гумберт предлагал руку и сердце, сулил лето в Португалии и медовый месяц в Японии, не говоря уж о прочих странах и приятных мелочах, и - ну надо же! - наконец-то догадался купить красивой русской девушке веник. Из тех самых пошло-красных, баснословно дорогих (по моим скромным меркам, во всяком случае) роз. Не веря своему счастью, я поспешно поклялась вечно любить и помнить и писать письма мелким почерком; каким-то чудом отделалась от Гумберта Гумберта за рекордно короткое время, обняла его чёртовы розы со всей нежностью, на которую только способна - и помчалась в театр.
А в театре...
Впрочем, постойте. Можно, конечно, без труда намарать несколько солидных томов (да хоть целое собрание сочинений!) о том, как там всё было замечательно, на "Инь-Яне": про то, насколько бессмысленно сравнивать игру театральных актёров с киношными; про смешного до колик Масу; про то, как меня порадовал их японский - быстрый, красивый, без потуг выговаривать звуки "по Поливанову"; про белого кролика в первом спектакле и чёрную крольчиху во втором - и прочие восхитительные детальки... Но у меня же есть целое сообщество для подобных бессвязных излияний, и, пожалуй, пришло время наконец-то вспомнить о нём и похвастаться всем произошедшим со мной там: пусть завидуют.
Но нет, нет, дайте всё же договорить.
Есть авторы, старательно делающие вид, что пишут о чём-то таком очень большом и мудром. Как Коэльо, например. Вроде неглупый мужик - но зачем-то пишет и пишет невыносимо постную и тягомотную бодягу без начала, конца, сюжета и смысла. Апофеоз его, так сказать, творчества - "Книга воина света": видать, лень было работать даже над самым слабым подобием сюжета - так он недолго думая взял и просто выписал в столбик свои любимые тезисы.
Акунин же - из писателей, действующих диаметрально противоположным путём. В ходе написания книжек он подчёркнуто развлекается. Не знаю уж, для кого он начал писать - для собственного ли удовольствия или ради жены и друзей, но чувствуется, что отрывается он как только может. Нюша считает, что у него имеются дочки-яойщицы - охотно верю, потому что анимешники радуются похождениям русско-японского сыщика особенно бурно. ^_^ (Обратите внимание, вершится колоссальное событие: впервые за несколько лет я пытаюсь дефинизировать, за что именно так люблю этого графомана!) Из русской литературы девятнадцатого века ан масс упёрто всё, что возможно было унести и не получить обвинение в откровенном воровстве; японщина - дань профессии, разглагольствования о судьбах России - вероятно, больная мозоль, - вот и весь Акунин. Но, как ни странно, вся эта ерундистика имеет обыкновение время от времени мягко и ненавязчиво разворачивать читателя лицом к вопросам серьёзным, тяжёлым и даже вечным - это раз. И весь этот красивый, но, в общем, довольно скучный сам по себе салатик обильно залит восхитительной самоиронией - этаким русско-японско-английским юмором - это два. И юмор стоит того, чтобы поговорить о нём особо.
Знаете, как я боялась за роль Фандорина в "Инь-Яне"? Мне почему-то мерещилось, что этот актёр (он мне заранее не понравился, конечно) будет пафосен, как... как Орландо Блум на протяжении всего кина про женатых тамплиеров. Я тряслась мелкой дрожью, кусала пальцы, щёлкала тётушкиными чётками и считала по-японски до десяти - ничто не помогало, пока со сцены не донеслось заветное: "...чиновник для особых поручений при московском генерал-губернаторе..." - и перед зрителями не предстал Веселкин с рукой на перевязи, а я не захихикала в кулачок. С облегчением и надеждой.
Однако действительность превзошла надежды даже самые радужные. Я всегда была уверена - и уверена до сих пор - что идеальный визуальный Фандорин - это Меньшиков. (Нет, нет - ничего не имею против тургамбита, очень симпатичное и весёлое кинцо, но, как бы это покорректнее - Бероев, страшненький мужик с лицом блинчиком с Фандориным у меня как-то не связывается. Меньшиков - совсем другое дело, это - порода; перед афишкой с его благородной мордой я готова торчать часами, хотя играет он - чего уж там - даже не плохо, а просто никак.)
Совсем-совсем настоящего Эраста Петровича сыграть, по-моему, невозможно. Не представляю, как можно совместить предполагаемую полнейшую замороженность с хлопаньем ресницами и бровками домиком... впрочем, нет - представляю: в аниме это классический образ недотраханного уке (кламповского недотраханного уке... м-м - Камуи?..) - ну вот, пришёл поручик Ржевский и всё опошлил%), - и неяпонец с этой ролью не справится. В силу ентого, как его, менталитета, туды его и растуды.
Так вот. Меньшиков мне импонирует (кроме красивой морды и неживых тёмных глаз) ещё и тем, что явно относится к своей роли несерьёзно. Он ужасно уморительно таращит эти свои дивные глаза, накрашенные по самое не балуйся, а спину держит будто аршин проглотивши (и сломавши впридачу шею). Словом, ему достаточно появиться на экране, чтобы восторженные девушки начали пищать про кавай. ^_^
И - представляете! - Веселкин тоже это чувствует. Он тоже ухитряется быть одновременно настоящим Фандориным и очаровательной самопародией. Это, это... неописуемо. И он действительно играет. Голос, жесты, манера держаться; честное слово, это - Фандорин! Вот морду Меньшикова бы - к пластике этого Веселкина... Впрочем, пластика - явно не то слово, учитывая, что он три часа раскатывал в инвалидной коляске^^` (Коляска - вот уж истинно верх акунинской самоиронии; "Ой... а что это вы делаете - ночью, здесь?" - "К-катаюсь...")
Чем ближе была последняя минута спектакля, тем сильнее я волновалась - снова начало трясти, и снова ничто не помогало. На негнущихся ногах я кое-как проследовала на сцену, абсолютно не представляя, что собираюсь там делать; ткнула веник ему в руки и сумела пискнуть что-то в духе "Вы - молодец! Настоящий Фандорин!". И он улыбнулся. Он наклонился ко мне и улыбнулся, и сжал мою руку, и...
Кажется, ему действительно было приятно.
В общем, я в ужаснейшем смущении вырвала руку и убежала. Пока ехала в метро, в голове крутилось единственное - как он посмотрел! как он до меня дотронулся!.. - потом, когда я кое-как пришла в себя, наступило горькое сожаление (это одна из запатентованных фразочек Миньона: всякий праздник состоит из долгого предвкушения, короткого мига радости и последующего горького сожаления): например, я могла бы встать на цыпочки и подставить щёку...
Но это был как раз один из тех редких праздников, когда "горькое сожаление" совершенно ничтожно по сравнению с радостью и ни капельки не затмевает её. Такое бывает! - честно...
Вот так вот прошёл мой последний день в Москве.
Обратно я ехала уже не бомжацким поездом с седушками (отаку, как известно, это душевно богатый, но финансово бедный человек...) - а по великодушно оплаченному тётушкой билету, в приличном вагоне в кои-то веки; лежала на верхней полке, глядела в окно, за которым уплывала от меня Москва с Останкинской телебашней, и думала... думала - о себе, о Москве и о Питере, о поездах и о вечной дороге, и обо всём на свете. Ещё б ракушки плейера в уши - и было бы совсем хорошо. Но свежепроколотые - три дырки! - ушки мои болели немилосердно, а по радио крутили не такую уж плохую, в сущности, хотя и порядком осточертевшую Земфиру -
Нарочно падали звёзды
в мои пустые карманы
и оставляли надежды...
Неделя, за которую востокофил Гундос успел измениться внутренне и внешне; обзавестись массой охренительно ненужных вещей; полюбить Москву и взглянуть на неё с высоты птичьего полёта; и - последнее по списку, но не по значению - убедиться в том, что пятнадцать секунд глаза-в-глаза-рука-в-руке с господином Фандориным куда предпочтительнее, чем медовый месяц в Японии с кем угодно другим
%)...Ну, начать, пожалуй, следует с моей нелюбви к Москве. Очень давней и, как я думала, неизлечимой.
Это, как все знают, национальная черта питерцев - не любить Москву; они не любят её за то, что она такая многолюдная, шумная, вечно куда-то спешащая, неопрятно заросшая бутиками и супермаркетами, и за то, что метро там такое большое и запутанное, и за то, что она - столица, и за то, что люди её якобы злы и слишком заняты собой, - словом, за всё то, почему она не Питер. Причина моей собственной нестихающей нелюбви к столице конкретнее и несколько скромнее. В первый раз мне довелось побывать в Москве года в три или четыре, ровно в то время, когда "гигантский эксперимент над культурой под названием СССР" - цитата из Фрейда, если я верно помню, - подходил к концу: Ельцин захватывал Кремль, а народ бросался под танки. Что понадобилось моей мамань в Москве в это, мягко говоря, неспокойное времечко - не выяснено. Людей под танками я, слава Эру, то ли не увидела, то ли не запомнила, как почти не запомнила и всё прочее. Единственным, что засело в голове крепко и, кажется, навсегда - был вкус бананого мороженого; оно продавалось возле Кремля по какой-то несусветной цене, я долго упрашивала купить мне его, и оно в конце концов оказалось омерзительно невкусным. После первого же куска город сразу сделался некрасив и скучен, а люди плохи.
Словом, причиной моей неприязни к Москве был стаканчик просроченного бананового мороженого. Не очень-то оно справедливо, конечно, теперь я это понимаю.
И в Москву я в этот, последний, раз ехала с твёрдым намерением наконец-то исправить такое положение дел. Ну - как где-то было:
Хочешь, я полюблю твой Питер?..
Ну, а ты - полюби Москву...
Москва в этот раз началась для меня с привокзального салона красоты. Впервые нога моя ступила под своды этого пугающего места - и, уже после всего трогая смешную лошадиную чёлку перед зеркалом, оплакивая бесславно погибшие локоны и горько размышляя, на кого я теперь больше похожа - на Стоцкую или на Наташу Орейро, я нашла в себе силы улыбнуться своему потерянно моргающему отражению и - вместе с ним - и Москве.
Я улыбалась Москве, Москва улыбалась мне. За последующие дни я истоптала совершенно новые кроссовки, стёрла ноги в кровь и поспособствовала появлению в моих любимых полосатых носках двух большущих дыр на пятках - но зато исходила первопрестольную вдоль и поперёк, и теперь с уверенностью утверждаю, что не такая уж она и большая, ваша Москва...
За день до отъезда, когда я стояла посреди Большого Москворецкого моста и задумчиво засоряла пеплом водные глубины, на меня внезапно снизошло то самое состояние, что метко обозначено фразой "Красота-то какая, даже матом ругаться не хочется". Поняла, что пришло, пожалуй, время положить нашей вражде со столицей конец - ведь стаканчик невкусного мороженого был прощён уже давно, давно... Я затушила сигарету, донесла её до ближайшей урны и благоговейно опустила бычок туда. Хотя теперь Москва - МОЯ Москва - простила бы мне, пожалуй, одну случайно брошенную сигарету.
...Кроме самой Москвы, отношения с которой я налаживала так долго и трудно, были ещё мои московские родственники.
Тётушка против ожиданий оказалась человеком не только чрезвычайно добрым и понимающим, но ещё и интересным. Плакат с Кинчевым в ванной комнате натолкнул на мысль, что с этим человеком будет, в принципе, не так уж сложно ужиться; и дедуктивный метод оправдал себя вполне. Тётушка - одинокая и бездетная - действительно обрадовалась мне до поросячьего визга; она тут же насоветовала кучу мест в Москве, способствующих моему окультуриванию и притом чуточку более интересных, чем Третьяковка: от галереи Глазунова до Донского кладбища; она проколола мне уши и подарила шкатулку со всякими-разными серёжками и колечками; ещё насовала кучу книг и сандаловые чётки (представляете себе восторг востокофила Гундоса?..), и на день отвезла к своей матери в Дорохово, которая была рада мне до визга ещё более поросячьего и тоже не оставила без подарка - а ещё показывала альбомы с фотографиями и долго строила предположения, в кого из нашего рода я пошла, если у нас все по большей части голубоглазые, а рыжих не было вообще (ну что же мне теперь, пойти и застрелиться?). Мы с тётей нарвали ей огромный букет подснежников - за городом так тихо, так невероятно красиво, как-то непривычно по-русски: не душно... Ещё там мост был через реку - подвесной, как в кино; я в дичайшем восторге прыгала по нему, хватаясь руками за канаты и повергая трезвомыслящих сельчан в полнейший, что называется, ахуй. А по реке вниз плыли люди на байдарках - тоже хочу так!
Вы знаете, всё это так непривычно было для меня - родственники, которые любят тебя уже за одно то, что ты живёшь, и просыпаться каждое утро в уютной кровати на уютной кухне, мазать маслом бутерброды и пить кофе - и не надо постоянно беспокоиться о еде; ну почему у меня не было такого детства? А по вечерам я, не чуя под собой ног от усталости, возвращалась в место, которое с подозрительной быстротой приучилась называть домом, и меня всегда ждал горячий ужин; я брала кассету с каким-нибудь хорошим фильмом из немаленькой тётушкиной видеотеки, ужинала и смотрела; вы знаете, она очень любит Тарковского, и у неё есть всё, что он наснимал...
Что ещё рассказать, чтобы покороче и вместе с тем - понятно?..
Слэшкон не понравился совершенно - затянутое, смертельно скучное действо, ничуть не похожее на то, что устраивалось осенью. Залу, рассчитанному едва ли на пятьдесят человек, пришлось вместить около двухсот; остапбендеровский юмор, подготовка на уровне подготовительной группы детского сада - короче, если б не Шантэль и её "Rosa Alchemica", я б вряд ли досидела бы до конца. Жалею, что не смогла дождаться их концерта - голос у неё действительно очень красивый и сильный, и, хоть репертуар и стиль группы пока что нетвёрдо пошатывается от Лоры к "Мельнице" - но голос...
Полученные в подарок деньги я с молниеносной быстротой растратила в китайском павильоне на ВДНХ. Увидев палочки, веера и наборы для каллиграфии по такой цене, я передёрнулась от жадности и вспомнила: я анимешница или где?.. У анимешников деньги долго не лежат. То, что осталось от палочек с веерами, отдала за возможность покататься на колесе оборзения и поглядеть на город сверху. Ещё в дороге я твёрдо постановила: тратить деньги на всё, что захочется, и ни о чём потом не жалеть. Закон существования гедониста. Хочется ведь побыть гедонистом... ну хоть с недельку.%)
...Выставки-музеи не возымели, увы, действия: вместо того, чтобы окультуриваться, я - обакунивалась. Четырежды за всё это время я была в театре, и три раза из них - на акунинских спектаклях. Первый раз - на "Эрасте Фандорине" вместе с Нюшей и Кои, потом - на обеих версиях "Инь и Ян" - уже одна. Нюши, вообще-то, в планах наших изначально не предусматривалось, но спектакль ей даже понравился; всё время, пока шло всё это четырёхчасовое удовольствие, она толкала меня локтем в бок, громко шептала и начинала неприлично смеяться, стоило только Бриллингу с Фандориным оказаться наедине. После спектакля мы незаметненько отодрали в вестибюле афишу с Красиловым (питерская культура, хе-хе...), и на следующий день афиша уехала в Питер вместе с Нюшей, так как делить нам, слава Эру, нечего: она протащилась аки удав по стекловате от трогательного вертеровского вьюноши-Фандорина из "Азазеля", я же давно и преданно влюблена в Фандорина старого, с красивыми неживыми глазами и всего-такого-на-шарнирах, марионеточного; Красилов очень милый мальчик, но никаких эмоций, кроме искреннего удовольствия от великолепной игры, не вызывает...
А настоящий Фандорин - о!.. Вы ведь уже поняли, конечно, что такими вот окольными путями я пытаюсь подвести рассказ к описанию своего последнего (а значит, согласно всем законам психологии, важнейшего) московского переживания: как я смотрела "Инь и Ян" и дарила Веселкину букет роз; но ничего не получится, потому что сначала нужно объяснить, где я этот букет взяла - ясно же, что тратить деньги на горячо нелюбимые мной цветы я стала бы только в случае внезапно стрясшегося умопомрачнения, да и денег-то таких у меня не было уже. А история довольно смешная: я чинно восседала на скамеечке где-то неподалёку от Арбата, держа на коленях набоковского "Пнина" и прихлёбывая "Сибирскую корону" (не пейте это пиво, оно кошмарное...), и тут ко мне подкатился какой-то непонятный субъект португальской национальности и, судя по всему, весьма приличного достатка - и озабоченный, как Гумберт Гумберт. Я похлопала ресницами и скромно ткнула пальчиком в самое больше и дорогое мороженое на прилавке; он пел дифирамбы моей неземной красоте и лапал за коленку, а я около двух часов таскала его по тамошним достопримечательностям, устроив себе таким образом практикум живой английской речи (по счастью, мой плохой английский компенсировался его, столь же небогатым и косноязычным). Гумберт Гумберт предлагал руку и сердце, сулил лето в Португалии и медовый месяц в Японии, не говоря уж о прочих странах и приятных мелочах, и - ну надо же! - наконец-то догадался купить красивой русской девушке веник. Из тех самых пошло-красных, баснословно дорогих (по моим скромным меркам, во всяком случае) роз. Не веря своему счастью, я поспешно поклялась вечно любить и помнить и писать письма мелким почерком; каким-то чудом отделалась от Гумберта Гумберта за рекордно короткое время, обняла его чёртовы розы со всей нежностью, на которую только способна - и помчалась в театр.
А в театре...
Впрочем, постойте. Можно, конечно, без труда намарать несколько солидных томов (да хоть целое собрание сочинений!) о том, как там всё было замечательно, на "Инь-Яне": про то, насколько бессмысленно сравнивать игру театральных актёров с киношными; про смешного до колик Масу; про то, как меня порадовал их японский - быстрый, красивый, без потуг выговаривать звуки "по Поливанову"; про белого кролика в первом спектакле и чёрную крольчиху во втором - и прочие восхитительные детальки... Но у меня же есть целое сообщество для подобных бессвязных излияний, и, пожалуй, пришло время наконец-то вспомнить о нём и похвастаться всем произошедшим со мной там: пусть завидуют.
Но нет, нет, дайте всё же договорить.
Есть авторы, старательно делающие вид, что пишут о чём-то таком очень большом и мудром. Как Коэльо, например. Вроде неглупый мужик - но зачем-то пишет и пишет невыносимо постную и тягомотную бодягу без начала, конца, сюжета и смысла. Апофеоз его, так сказать, творчества - "Книга воина света": видать, лень было работать даже над самым слабым подобием сюжета - так он недолго думая взял и просто выписал в столбик свои любимые тезисы.
Акунин же - из писателей, действующих диаметрально противоположным путём. В ходе написания книжек он подчёркнуто развлекается. Не знаю уж, для кого он начал писать - для собственного ли удовольствия или ради жены и друзей, но чувствуется, что отрывается он как только может. Нюша считает, что у него имеются дочки-яойщицы - охотно верю, потому что анимешники радуются похождениям русско-японского сыщика особенно бурно. ^_^ (Обратите внимание, вершится колоссальное событие: впервые за несколько лет я пытаюсь дефинизировать, за что именно так люблю этого графомана!) Из русской литературы девятнадцатого века ан масс упёрто всё, что возможно было унести и не получить обвинение в откровенном воровстве; японщина - дань профессии, разглагольствования о судьбах России - вероятно, больная мозоль, - вот и весь Акунин. Но, как ни странно, вся эта ерундистика имеет обыкновение время от времени мягко и ненавязчиво разворачивать читателя лицом к вопросам серьёзным, тяжёлым и даже вечным - это раз. И весь этот красивый, но, в общем, довольно скучный сам по себе салатик обильно залит восхитительной самоиронией - этаким русско-японско-английским юмором - это два. И юмор стоит того, чтобы поговорить о нём особо.
Знаете, как я боялась за роль Фандорина в "Инь-Яне"? Мне почему-то мерещилось, что этот актёр (он мне заранее не понравился, конечно) будет пафосен, как... как Орландо Блум на протяжении всего кина про женатых тамплиеров. Я тряслась мелкой дрожью, кусала пальцы, щёлкала тётушкиными чётками и считала по-японски до десяти - ничто не помогало, пока со сцены не донеслось заветное: "...чиновник для особых поручений при московском генерал-губернаторе..." - и перед зрителями не предстал Веселкин с рукой на перевязи, а я не захихикала в кулачок. С облегчением и надеждой.
Однако действительность превзошла надежды даже самые радужные. Я всегда была уверена - и уверена до сих пор - что идеальный визуальный Фандорин - это Меньшиков. (Нет, нет - ничего не имею против тургамбита, очень симпатичное и весёлое кинцо, но, как бы это покорректнее - Бероев, страшненький мужик с лицом блинчиком с Фандориным у меня как-то не связывается. Меньшиков - совсем другое дело, это - порода; перед афишкой с его благородной мордой я готова торчать часами, хотя играет он - чего уж там - даже не плохо, а просто никак.)
Совсем-совсем настоящего Эраста Петровича сыграть, по-моему, невозможно. Не представляю, как можно совместить предполагаемую полнейшую замороженность с хлопаньем ресницами и бровками домиком... впрочем, нет - представляю: в аниме это классический образ недотраханного уке (кламповского недотраханного уке... м-м - Камуи?..) - ну вот, пришёл поручик Ржевский и всё опошлил%), - и неяпонец с этой ролью не справится. В силу ентого, как его, менталитета, туды его и растуды.
Так вот. Меньшиков мне импонирует (кроме красивой морды и неживых тёмных глаз) ещё и тем, что явно относится к своей роли несерьёзно. Он ужасно уморительно таращит эти свои дивные глаза, накрашенные по самое не балуйся, а спину держит будто аршин проглотивши (и сломавши впридачу шею). Словом, ему достаточно появиться на экране, чтобы восторженные девушки начали пищать про кавай. ^_^
И - представляете! - Веселкин тоже это чувствует. Он тоже ухитряется быть одновременно настоящим Фандориным и очаровательной самопародией. Это, это... неописуемо. И он действительно играет. Голос, жесты, манера держаться; честное слово, это - Фандорин! Вот морду Меньшикова бы - к пластике этого Веселкина... Впрочем, пластика - явно не то слово, учитывая, что он три часа раскатывал в инвалидной коляске^^` (Коляска - вот уж истинно верх акунинской самоиронии; "Ой... а что это вы делаете - ночью, здесь?" - "К-катаюсь...")
Чем ближе была последняя минута спектакля, тем сильнее я волновалась - снова начало трясти, и снова ничто не помогало. На негнущихся ногах я кое-как проследовала на сцену, абсолютно не представляя, что собираюсь там делать; ткнула веник ему в руки и сумела пискнуть что-то в духе "Вы - молодец! Настоящий Фандорин!". И он улыбнулся. Он наклонился ко мне и улыбнулся, и сжал мою руку, и...
Кажется, ему действительно было приятно.
В общем, я в ужаснейшем смущении вырвала руку и убежала. Пока ехала в метро, в голове крутилось единственное - как он посмотрел! как он до меня дотронулся!.. - потом, когда я кое-как пришла в себя, наступило горькое сожаление (это одна из запатентованных фразочек Миньона: всякий праздник состоит из долгого предвкушения, короткого мига радости и последующего горького сожаления): например, я могла бы встать на цыпочки и подставить щёку...
Но это был как раз один из тех редких праздников, когда "горькое сожаление" совершенно ничтожно по сравнению с радостью и ни капельки не затмевает её. Такое бывает! - честно...
Вот так вот прошёл мой последний день в Москве.
Обратно я ехала уже не бомжацким поездом с седушками (отаку, как известно, это душевно богатый, но финансово бедный человек...) - а по великодушно оплаченному тётушкой билету, в приличном вагоне в кои-то веки; лежала на верхней полке, глядела в окно, за которым уплывала от меня Москва с Останкинской телебашней, и думала... думала - о себе, о Москве и о Питере, о поездах и о вечной дороге, и обо всём на свете. Ещё б ракушки плейера в уши - и было бы совсем хорошо. Но свежепроколотые - три дырки! - ушки мои болели немилосердно, а по радио крутили не такую уж плохую, в сущности, хотя и порядком осточертевшую Земфиру -
Нарочно падали звёзды
в мои пустые карманы
и оставляли надежды...
-
-
15.05.2005 в 23:43-
-
16.05.2005 в 02:58Но когда написание "Азазеля" подходило уже к концу, дочки наполучали двоек в школе, и пришлось Акунину их наказать. Оставить без сладкого, то бишь без яоя. вот так и погиб без памяти влюблённый в Бриллинга симпатяшка-Фандоряшка, а вместо него на свет появился мрачный, заикающийся и совершенно не яойный субъект. И как ни умоляли дочки потом вернуть всё на место - было уже поздно...
мы-то всё знаем!)