чтобы не потерять

[Ameko]

Затихает река - ей приснился осенний снег,

с колоколен звонят по лету великий плач,

по зеленым листьям, по смерти высоких трав,

по тебе и мне, мое сердце, по нам с тобой.



С колоколен плач, из-под неба вороний грай,

тяжелеет на веках тусклое серебро -

как теперь сполна расплатиться за этот свет,

данный нам с тобой, мое сердце, тебе и мне?



(c.) raining

@темы: @

Comments

[fairy queen]

"и какое кому дело, кто кого любил,

да что оставим мы, кроме двух могил,

и полетят с могил да на ветру цветы

твои туда, где я, мои туда, где ты..."



а если читаешь Исхэ, обязательно ещё должна читать на жж izubr. она пишет по-другому, но так потрясающе...

любимое:



***



Она раскрасила губы огнем карминным, чтоб стать, как все, чтоб быть - под одну гребенку. Она отвыкла, чтобы её кормили, она выбирает ёжиков в "Детском мире" - и продавщицы спрашивают "ребёнку"?

Её цвета - оранжевый с тёмно-синим, она сейчас тоскует, но тем не менее она умеет выглядеть очень сильной. Она давно не казалась такой красивой - чтоб все вокруг шарахались в онеменьи.

Не то чтоб она болеет - такое редко, ну, раз в полгода - да и слегка, негромко. А вот сейчас - какие не ешь таблетки, в какие не закутывайся жилетки - царапается, рвёт коготками бронхи.

Она обживает дом, устелив носками всю комнату и чуточку в коридоре. Она его выкашливает кусками, она купила шкафчик и новый сканер, и думает, что хватит на наладонник.

Её любимый свитер давно постиран, она такая милая и смешная, она грызёт ментоловые пастилки, она боится - как она отпустила - вот так, спокойно, крылышек не сминая.

Она не знает, что с ним могло случиться, кого ещё слова его доконали. Но помнит то, что он не любил лечиться, и сладкой резью - родинку под ключицей и что он спит всегда по диагонали.

Она подругам пишет - ты, мол, крепись, но немного нарочитым, нечестным тоном, разбрасывает по дому чужие письма, и держится, и даже почти не киснет, и так случайно плачет у монитора.

Она совсем замотанная делами, она б хотела видеть вокруг людей, но время по затылку - широкой дланью, на ней висят отчёты и два дедлайна, и поискать подарок на день рожденья.

Она полощет горло раствором борной, но холодно и нет никого под боком. Она притвориться может почти любою, она привыкла Бога считать любовью. А вот любовь почти что отвыкла - Богом.

Всё думает, что пора поменять системку, хранит - на крайний случай - бутылку водки. И слушает Аквариум и Хвостенко. И засыпает - больно вжимаясь в стенку - чтоб не дай Бог не разбудить кого-то.



***



Если ты, к примеру, кролик с шелковистыми ушами - ничего не просишь кроме, чтобы лисы не мешали,

Ты живешь среди волнушек и осоки острой, тонкой, никому ты, брат, не нужен кроме собственных потомков,

Пляшет день в окне высоком, башенка скрипит резная, ты живешь в своей осоке и никто тебя не знает,

Флюгер в облаках ютится, хоть бы на минуту замер, в башне обитает птица с удивленными глазами.



Если ты, к примеру, птица, у тебя намокли перья, хоть куда бы примоститься, чтоб согреться - не до пенья,

Слишком часто дождик крошит, здесь попробуй не простынь-ка, и закат на небо брошен, как дырявая простынка,

Ты голодная и злая, и с утра во рту - ни крошки, видишь - башенка резная, в ней высокие окошки,

Ты тихонько, в уголочке, ты недолго, ты на вечер, на минуточку, а впрочем... и останешься навечно.



Если ты, к примеру, вереск, ты растешь на ясном поле, по тебе гуляют звери и расчесанные пони,

Ты совсем еще недавний, ты сиреневый и робкий,ты совсем уже недальний, ты стоишь у самой тропки

К башенке, где флюгер тонкий на резной сосновой крыше, он поет себе - а толку, всё равно никто не слышит,

Только кролик вдруг зальется удивленными слезами, только птица вдруг завьется с удивленными глазами.



Если ты, допустим, ветер, ты играешь с флюгерами, ты за всё вокруг в ответе - холода не за горами,

Вот и осень побежала в одеяньи изумрудном, с башенки ее, пожалуй, даже разглядеть нетрудно,

Скоро тополя разденет, солнце в лужах перемелет, ты решай, что дальше делать, каждому раздай по мере,

Землю согревать ли дальше, с неба доставать луну ли?.. Под дождем таким, что даже крыши лепестки свернули...



Если ты летаешь ночью на земном промокшем шаре, где-нибудь заметишь кочку с шелковистыми ушами,

И услышишь, и поверишь, спустишься на камень мшистый и вдохнешь промокший вереск, фиолетово-пушистый,

Никаких забот, не зная, ты поселишься в осоке, там, где башенка резная и окошки на востоке,

Холода не за горами, я не видел, но сказали... Ты проснешься утром ранним. С удивленными глазами.



***



Вот собака-удача бежит за подброшенной палкой,

Я хотела к тебе, но внезапно закончился день.

Я хочу с тобой жить в невеселом заброшенном парке,

Где деревья степенно спускаются к самой воде.



Где свистят соловьи и гуляют печальные кони,

Малахитовым бархатом мох у подножия стен,

Там я стану спокойней, наверное даже покорней,

Буду тихо шептать "я люблю", расстилая постель.



Расстилая постель, расплетая усталые пряди

Рассыпая мерцающий шелк небогатой косы,

Постучишь, переступишь порог, поцелуешь не глядя.

И заплачет в своей колыбели проснувшийся сын...



Отменить. Не сюжет. Из меня никудышная парка,

Даже в собственной жизни сбиваюсь на спетый мотив.

Я хочу с тобой жить в невеселом заброшенном парке,

Где гуляют ветра и сплетаются наши пути.



Где простуженный голос сплетается с вымокшим летом.

Где смеяться, ругаться, курить, говорить невпопад

Прижиматься друг к другу под старым изодранным пледом.

Расплетая пушистые косы - живой водопад.



Тоже, в общем, неплохо, но скучно, придуманно, плоско,

Предпоследний трамвай вперевалку по рельсам бежит.

Ветер треплет короткие лохмы отросшей прически.

Черт бы с ним. Это всё ерунда. Я хочу с тобой жить.



***



И когда ты будешь плакать, что скоро двадцать, то есть четверть жизни вылетела в трубу, не умеешь ни общаться, ни одеваться, и не знаешь - а куда тебе вдруг деваться, только богу плакаться на судьбу.

И когда тебя не возьмут ни в друзья, ни в жены, а оставят сувенирчиком на лотке, ускользнут, уйдут из жизни твоей лажовой - а тебя из печки вытащат обоженной и оставят остужаться на холодке.

И когда тебе скажут - хочется, так рискни же, докажи, что тоже тот еще человек, ты решишь, что вроде некуда падать ниже, и вдохнешь поглубже, выберешься из книжек - и тебя ударит мартом по голове.

И вода, и этот воздух горячий, блядский, разжиженье мозга, яблоки в куличе. И друзья, котрые всё же смогли добраться, обнимают так дико трогательно, по-братски, утыкаются носом в ямочку на плече.

Ты уже такая уютная - в этих ямках от носов твоих женатых давно мужчин, несмеянка, синеглазая обезьянка, под мостом горит Нева нестерпимо ярко, и звенит трамвай и сердце твое трещит.

А весна всегда отказывает в цензуре, разворачивает знамена, ломает лед, ветер хлещет по щекам золотым безумьем, на распахнутом ветру, на трехкратном зуме, обниматься на бегу, целоваться влет.

И тогда ты будешь буковками кидаться, как остатками несъеденного борща. Твой роман не пережил никаких редакций, вы вообще такие дружные - обрыдаться, то есть даже разбегаетесь сообща.

Ноль седьмое счастье, двадцать седьмое марта, голубое море, синие паруса. Ты заклеиваешь конверты и лижешь марки, солнце бьется наверху тяжело и марко, и густым желтком стекает по волосам.



***



Ты стони над ней, ты плачь по ночам над ней, или что там еще умеешь - тебе видней, а меня не слушай, я-то давно на дне,

Вот уж сорок дней.



А она рыжа в кудрях, а она тонка, а она открывает дверь тебе до звонка,

а он легка в кости и в руках мягка -

И нашла себе дурака.



Ты в обиду ее не даешь, ты вообще хорош, ты пуд соли ешь, последний ломаешь грош, ты ее защищай от бури и от порош,

А меня не трожь.



Вам-то в рай, вам нынче каждый дворец - сарай, примеряй ее, придумывай, притирай, ты в ее огне, в руках у нее сгорай,

А меня - сдирай.



Ты бросай плащи под ход ее колесниц, ты пиши ей "только без меня не усни", ты мотайся по дорогам и падай ниц

От ее ресниц.



Вырезай меня, под горло, под корешок. закрывай на ключ, остатки сложи в мешок, Если был вопрос - то он навсегда решен,

А ответ смешон.



Ты иди себе, не смотри, как я здесь стою, Ты, дурак, мою пригрел на груди змею, думал, я хожу по струнке, всего боюсь,

А вот я смеюсь.



Так что ты ее люби, кувыркайся с ней, езди в лес, ходи ботинками по весне, обнимай ее, прижимайся еще тесней,

А со мной - не смей.



А она в такие верует чудеса, пусть она запомнит все твои адреса, у нее в глазах открытые небеса,

У меня - джинса.



Только ты ее не пусти, ты сжимай в горсти, пусть она у тебя не плачет и не грустит, а когда она устанет тебя пасти -

Ты ее прости.



Пусть она тебя разденет, пусть оголит, ведь она живет, внутри у нее болит, пусть она тебя возрадует, окрылив,



Для моих молитв.

[Ameko]

Я знаю Изюбря, конечно ) Замечательная она, иногда до того, что страшно становится.



А ещё есть Вера Полозкова, у меня они почему-то связаны, хотя пишут совершенно по-разному. Может быть, потому, что обе мои сверстницы и обе тысячники.

Вера - она вот такая:



Перевяжи эти дни тесемкой, вскрой, когда сделаешься стара: Калашник кормит блинами с семгой и пьет с тобой до шести утра; играет в мачо, горланит блюзы – Москва пустынна, луна полна (я всех их, собственно, и люблю за то, что все как один шпана: пусть образованна первоклассно и кашемировое пальто, - но приджазованна, громогласна и надирается как никто).



Кумир вернулся в свой Копенгаген, ехиден, стрижен и большеглаз; а ты тут слушаешь Нину Хаген и Диаманду еще Галас, читаешь Бродского, Йейтса, Йитса, днем эта книга, на вечер – та, и все надеешься просветлиться, да не выходит же ни черта – все смотришь в лица, в кого б залиться, сорваться, голову очертя.



Влюбиться – выдохнуть как-то злобу, что прет ноздрями, как у быка: одну отчаянную зазнобу – сто шуток, двадцать три кабака, - с крючка сорвали на днях; похоже, что крепко держат уже в горсти; а тот, кого ты забыть не можешь, ни «мсти», ни «выпусти», ни «прости» - живет, улыбчив, холен, рекламен и любит ту, что погорячей; благополучно забыв про пламень островитянских твоих очей.



Ты, в общем, целую пятилетку романов втиснула в этот год: так молодую легкоатлетку швыряет наземь в секунде от рекорда; встанешь, дадут таблетку, с ладоней смоешь холодный пот; теперь вот меряй шагами клетку своих раздумий, как крупный скот, мечись и громко реви в жилетку тому, кто верил в иной исход.



Да впрочем, что тебе: лет-то двадцать, в груди пожар, в голове фокстрот; Бог рад отечески издеваться, раз уж ты ждешь от Него острот; Он дал и страсти тебе, и мозга, и, в целом, зрелищ огреб сполна; пока, однако, ты только моська, что заливается на Слона; когда ты станешь не просто куклой, такой, подкованной прыткой вшой – тебя Он стащит с ладони смуглой и пообщается, как с большой.



Пока же прыгай, как первогодок, вся в черноземе и синяках: беги ловушек, сетей, разводок; все научились, ты всё никак; взрослей, читай золотые книжки, запоминай все, вяжи тесьмой; отрада – в каждом втором мальчишке, спасенье – только в тебе самой; не верь сомнениям беспричинным; брось проповедовать овощам; и не привязывайся к мужчинам, деньгам, иллюзиям и вещам.



Ты перестанешь жить спешно, тряско, поймешь, насколько была глуха; с тебя облезет вся эта краска, обложка, пестрая шелуха; ты сможешь сирых согреть и слабых; и, вместо модненькой чепухи -



Когда-нибудь в подворотне лабух споет романс на твои стихи.



(с.)

[fairy queen]

Ameko

к Вере Полозковой я раньше заглядывала, но увы...)

[Ameko]

Что, неужели не нравится?

По-моему, местами очень точно и пронзительно. Про меня, да)