Сходили на "Волшебную страну".
Зацепило. Ох, как зацепило. Ничего особенного, казалось бы - и мастистые критики непременно нашли бы что охаять, но это как раз тот случай, когда я ненавижу любых вероятных критиков всеми фибрами души. Детские фильмы - они такие.
И всё бы хорошо. Если б только позади нас не сидели какие-то девицы. Школьницы. Класс десятый, наверное, - это как раз тот возраст, когда считаешь себя самым-самым, всячески это демонстрируешь и не устаёшь удивляться, почему же все остальные никак не хотят увидеть, какой ты самый-самый.
Я молилась про себя, чтобы они замолчали. А они всё говорили и говорили и смеялись без умолку.
А потом подумалось: чем я-то, в сущности, лучше?.. Можно сколько угодно убеждать себя, что на каких-нибудь ночном дозоре или гамбите этом турецком хохотать на весь зал и во всеуслышание озвучивать каждую осеняющую тебя гениальную идею не только можно, но и нужно, ибо и то и другое - обычное попкорновое кинцо (простите, Гесер. простите, Завулон. простите, Эрастушка Петрович, но... что тут сделаешь?). Но в соседнем кресле тут же материализовался тот самый распальцованный критик и в два счёта доказал, что столь полюбившаяся мне "Волшебная страна" - то же самое попкорновое кинцо: слюнявая америкосовская романтика с расхаживающим на экране смазливеньким Джонни Деппом.
А ведь важны-то не похвалы критиков и количество оскаров, а чувства - и только.
И как нещадно, быть может, я сама в своё время издевалась над чувствами кого-то, искренне радеющего за Антона Городецкого; хихикала и неумолчно болтала, а тот бедолага сидел совсем рядом и царапал ногтями ладони, мечтая вместо этого выдрать мне глаза или разорвать горло - только чтобы, наконец, стало тихо...
Ничем я не лучше.
Стыдом огрело будто плетью, почти до слёз.
Короче говоря, вместо впечатлений - которые обещали, просто обязаны были стать самыми что ни на есть положительными - от фильма осталось лишь депрессоидное пережёвывание вечного вопроса: ну почему же, почему человеческим существам, особенно подрастающему поколению (и мне в том числе, разумеется), столь дорога собственная толстокожесть, с гордостью именуемая цинизмом, зрелостью, трезвомыслием и как угодно ещё?
Точнее, понятно даже - почему: без этого не выжить. И от этого ещё противнее.
Чтобы не заканчивать мысль на столь унылой ноте, скажу, что Депп был как всегда на высоте - вечный предмет моего обожания. Какое же у него всё-таки удивительное лицо: глаза, мимика... Люблю.